Франсин Риверс - Воин [The Warrior]
Его сыновьям и другим мужам Иуды по–прежнему предстояло взять Кириаф — Сефер. Укрепленный город оставался заселенным хананеями. Двенадцать сыновей Халева и его многочисленные внуки пахали землю, сеяли семена, ухаживали за урожаем, собирали его, верили, что благодаря их стараниям они будут процветать. И с каждым годом работать приходилось все больше.
— Не вашей силой и могуществом была завоевана земля, но Духом Божьим! — сказал им Халев.
— Кто–то должен вспахивать землю, отец. Кто–то должен сеять семена.
— Но Господь — Тот, кто орошает землю, мои дети. Эго Господь дает солнечный свет и заставляет семена расти.
— Все это росло здесь задолго до того, как мы пришли. Ханаан был сокровищем до нашего прихода.
Халев почувствовал, как холодок беспокойства пробежал по его телу. До него доходили слухи, что некоторые его сыновья начали следовать другим богам. Слова Меши подтвердили это.
— Бог сотворил это процветание. Он приготовил эту землю для нас.
— Это ты так думаешь.
С каждым годом они прислушивались к нему все меньше. И этим утром они помолились своими обычными молитвами, а потом отправились жить по собственным правилам.
— Доброе утро, отец.
Вздрогнув от своих мрачных мыслей, он оглянулся. Ахса, его единственная дочь, его последний ребенок, подошла к нему и прикоснулась к его руке. У нее были темные глаза и оливковая кожа Маахи, и рыжие, как у него, волосы. Некоторые, когда он стоял спиной к ним, называли ее Едом, — они думали, что он не слышит. Наверно, мать прислала ее присмотреть за ним.
— Ты, небось, думаешь, мне нужна помощь, чтобы дойти до камня?
— У тебя опять этот взгляд.
Он с досадой стряхнул ее руку и медленно пошел туда, куда собирался. Каждый сустав ныл. Ему казалось, что его ноги были, как стволы дерева, пытающиеся пустить корни в землю. Остановившись, он от боли стиснул зубы и ударил палкой о землю. Один неторопливый шаг, потом следующий.
Ахса не спеша шла рядом, сцепив руки за спиной. Халев сердито посмотрел на нее.
— Не смотри за мной, как наседка!
— У тебя сегодня, кажется, отличное настроение, отец!
Глядя на нее, а не на дорогу, он споткнулся. Быстро успев выпрямиться, он заметил, что она хотела поддержать его. От досады и недовольства его сердце быстро колотились.
— И что это ты хотела сделать? Броситься на землю, чтобы мне было мягче падать?
— А что, мне стоять и смотреть, как мой отец летит носом вниз?
— У тебя есть работа. Иди и работай.
Она посмотрела вдаль и заморгала.
— Я уже ходила к колодцу.
Женщины всегда чуть что начинают плакать. Но это не заставило его смягчиться.
— Есть и другие дела, которые надо делать — не только напоить овец и коз.
Ее глаза засверкали, и она подняла подбородок.
— Тогда дай мне меч и позволь мне сделать это.
Он зло засмеялся и захромал дальше. Может, если он не будет обращать на нее внимания, она уйдет? Усаживаясь на большой плоский камень, он застонал. «Господи, я не могу добиться, чтобы мои сыновья посидели со мной хотя бы часок, а эта девчонка цепляется ко мне, как клещ».
Глубоко вздохнув, он согнулся под старым оливковым деревом. Ахса села рядом в прохладной тени. Он посмотрел на нее, все еще сердясь.
— Тебе пора выйти замуж. — Обычно после таких слов она убегала. А потом несколько дней к нему не подходила.
— Нет еще достойного человека, который бы мог на мне жениться.
— О, да! — Он громко засмеялся. — Не слишком ли ты о себе высокого мнения, а? Наполовину хананейская дворняжка!
Ее оливковая кожа покраснела. Она отвернула лицо.
Халев стиснул зубы.
— Тебе пора уже покрывать голову.
Она снова посмотрела на него.
— Уже пора для многих вещей, отец.
— Ты уже далеко не ребенок. Тебе… — он нахмурился. — Сколько тебе лет?
Она уставилась на него, ничего не ответив.
Он рассердился:
— Не думай, что моя рука настолько коротка, что я не смогу разобраться с тобой.
Ахса изящно встала со своего места и села поближе:
— Что угодно, отец, если это порадует тебя.
Он поднял руку. Она не отодвинулась. Он увидел на ее шее пульсирующую вену. Она злится или боится его? Медленно выдохнув, он опустил руку. И перестал обращать на нее внимание. Но и в тишине было как–то неуютно. Он кашлянул, звук получился похожим на рычание. Она подняла бровь. Он закрыл глаза. Может, ему сделать вид, что он дремлет?
— Что ты собирался сказать моим братьям?
Он сжал губы и открыл один глаз.
— Спроси их. Они могут тебе сказать слово в слово все то, что я собирался сказать. То же, что я всегда говорю; те же самые вещи, от которых они отмахиваются.
— Если ты собираешься говорить о казнях египетских и скитаниях по пустыне, то ты расскажешь эти истории гораздо лучше, чем они.
— Это не истории! Я жил в те времена.
— Я тоже хотела бы!
Он не обратил внимания на эту горячность в ее голосе.
— Это твоя мама приказала тебе пойти и составить мне компанию?
— Ты думаешь, мне нужен указ матери, чтобы прийти и посидеть с тобой? Я люблю тебя, авва! — Она внимательно, не моргая, посмотрела на него и наклонила голову. — Отец, если бы я слышала твои рассказы тысячу раз, мне все равно было бы мало.
Он ничего не сказал, и она подняла на него глаза. В них он увидел жажду и настойчивый интерес. Почему у этой девочки, дочери его наложницы, такое огромное желание знать Бога, а у его сыновей оно такое слабое? Поборов печаль, он бросил с досадой:
— Уходи! Оставь меня одного.
Что пользы от этой девушки?
Она медленно поднялась и ушла, опустив плечи. Хотя Халев и сожалел о своей грубости, но не стал звать ее обратно.
День подходил к концу, такой же, как и другие. Все были чем–то заняты. Кроме Халева. Он сидел и ждал, когда закончится день, когда солнце пройдет через небосвод и его красно–оранжево–пурпурный шар медленно утонет за горизонтом на западе. Сейчас же оно было высоко над головой и нещадно палило. Ему хотелось бы побыть где–нибудь в прохладном месте, но он был слишком утомлен, чтобы подняться и идти домой.
Халев сидел и смотрел, как Ахса работает вместе с женами своих братьев. Казалось, ей было неинтересно то, о чем они говорили. Женщины о чем–то переговаривались, смеялись. Иногда они наклонялись друг к другу и шептались, глазами показывая на Ахсу. Халев старался не думать об этом. Ему не хотелось беспокоиться о том, что к его дочери относятся как к чужаку. Даже спустя долгие годы он прекрасно помнил, как он чувствовал себя когда–то в этой роли.
Когда он задремал, ему приснился Египет. Вот он снова стоит перед своим отцом и спорит с ним.
— Это Бог богов, Господь господствующих. Куда бы Он нас ни повел, я пойду за ним. — Когда он проснулся, то почувствовал такую боль в сердце, что ему пришлось часто и глубоко дышать.
Пришла Ахса, она принесла хлеб и вино.
— Ты с раннего утра ничего не ел.
— Я не голоден.
Но она все равно оставила еду.
Спустя некоторое время он обмакнул хлеб в вино. Когда хлеб размягчился, он стал медленно жевать его, пока он не превратился в полужидкую массу, и только потом проглотил.
Ахса пришла снова — на этот раз она привела с собой его праправнуков.
— Идите, идите, детки. Послушайте авву, он вам расскажет о казнях египетских, о том, как расступилось Красное море… — Она усадила детей вокруг него, а сама села немного поодаль. Довольный Халев стал рассказывать о событиях, которые сформировали его веру и всю его жизнь. Повествование было долгим, и дети один за другим вставали и уходили играть. Скоро осталась только Ахса.
Он устало взглянул на нее.
— Ты единственная, кто хочет слушать.
Ее глаза наполнились слезами.
— Хотела бы я, чтоб это было иначе.
Его сыновья возвращались с полей с мотыгами на плечах. Они выглядели усталыми и недовольными. Он посмотрел на Ахсу, которая все еще ждала с надеждой в глазах.
— Как получилось, что ты единственная, кто жаждет приблизиться к Господу, Богу нашему?
— Я не знаю, отец. А откуда взялась твоя вера?
* * *Вопрос Ахсы вертелся в печальных мыслях Халева. Откуда взялась его вера? И почему он не смог привить эту веру своим сыновьям?
Всю ночь он лежал без сна на своих подушках и думал. Как так произошло, что он оказался единственным из всей семьи, кто понял, что есть только один истинный Бог, у которого вся сила, а все остальные — подделка? Он вырос среди идолов в Египте, совершая возлияния и молитвы, как его мать и отец, его братья и их жены. Но когда Моисей вернулся из Мадиама, Халев знал, что его жизнь уже не будет прежней. Став свидетелем казней, он больше не сомневался, что Бог Моисея, Бог Авраама был всемогущим. Все боги Египта не могли одержать победу над Ним, потому что были всего лишь жалкими изображениями, сделанными людьми.
